Головко Л.В. Следственные судьи или очередной раунд «американизации» российского уголовного процесса?

Инициативу о введении в российский уголовный процесс так называемого института «следственных судей» нельзя назвать неожиданной, по крайней мере, для тех, кто внимательно наблюдает за постсоветскими уголовно-процессуальными реформами (предмайданная Украина времен Януковича, Казахстан и т.п.). Понятно, что все это не имеет никакого отношения ни к Судебной реформе 1864 г., ни к классическому французскому институту следственного судьи (juge d’instruction). Понятна и неопределенность авторства инициативы: то ли бизнес-омбудсмен, то ли Совет по правам человека при Президенте РФ, то ли Комитет гражданских инициатив экс-министра финансов, то ли питерский Институт проблем правоприменения, то ли проф. А. В. Смирнов из того же города, то ли Т. Г. Морщакова, то ли М. Ю. Барщевский. В общем, с одной стороны, авторов много, но с другой – авторство остается каким-то трудноуловимым. Впрочем, все эти уважаемые люди и институты вряд ли могут быть заподозрены в работе на правительства В. Ф. Януковича или Н. А. Назарбаева. О каких-то грандиозных успехах украинско-казахстанских коллег в деле построения правового государства, приведших к тотальному российскому озарению, также пока ничего не известно. Украинские события, последовавшие через полтора года после появления в этой стране следственных судей, о таких успехах явно не свидетельствуют.

На самом деле, институт следственных судей является хрестоматийным элементом движения по переформатированию континентального уголовного процесса с использованием континентальной же правовой терминологии, которое было организовано нашими добрыми американскими коллегами посредством некоторых международных организаций. Стандартная логистика продвижения инициативы обычно сводилась к рекламным акциям по внедрению так называемого института депонирования доказательств. Дескать, свидетели часто дают показания в ходе предварительного расследования, а затем куда-то уезжают (допустим, иностранные туристы). На судебное разбирательство их потом не дозовешься. Давайте введем специальный институт следственных судей, чтобы закреплять такие доказательства (депонировать их). Мелочь, конечно, но удобная. Местные власти обычно реагируют на нее доброжелательно, не слишком задумываясь над тем, зачем влиятельным международным организациям тратить уйму денег на продвижение таких, казалось бы, «процессуальных пустяков». Вспоминаю, как в одной постсоветской стране в кулуарах круглого стола по продвижению института депонирования доказательств (в качестве рекомендации международной организации по оптимизации местной уголовной юстиции) американские эксперты незлобно посмеивались над «аборигенами»: дескать, пусть думают, что это только для свидетелей-туристов; главное внедрить институт, а потом можно будет идти дальше в сторону слома традиционных процессуальных структур.

В России была применена другая логистика продвижения инициативы. Решили отталкиваться не от проблем мобильных свидетелей, а действовать через влиятельное бизнес-сообщество, вечно озабоченное «снятием административных барьеров», «защитой от алчных правоохранителей» и т. п. Именно оно, по замыслу идеологов постсоветских реформ, должно было выступить мотором инициативы. Найти местных теоретиков, которые подобрали бы для нового института нужные слова и провели понятные в России исторические параллели (Судебная реформа 1864 г. и т. п.), оказалось уже делом техники.

Что получилось в итоге? Отвлечемся от логистики продвижения инициативы и посмотрим на суть предлагаемых нововведений.

В самом общем виде предложенная модель предварительного расследования по уголовным делам схематично выглядит следующим образом. В каждом суде уровня субъекта федерации (область, край, республика) есть какое-то количестве так называемых «следственных судей» (по последней версии четверо). Они обладают исключительной компетенцией не только ограничивать конституционные права личности (решения о мерах пресечения и т. п.) и рассматривать возникающие в ходе расследования споры (жалобы на фактически все действия следователя и дознавателя), но и придавать всем доказательствам надлежащую процессуальную форму. Соответственно, следователь из любого района данного субъекта федерации, фактически находясь иногда за 2 000 км от следственного судьи (Красноярский край, Якутия и т. п.), собирает доказательства только «в промежутках» между состязательными судебными слушаниями у следственного судьи, на которые он должен отправляться (плыть, лететь и т. п.) как по собственной инициативе, когда ему требуется процессуально закрепить (легализовать) то или иное доказательство, так и по инициативе сторон, когда они обжалуют любое действие следователя или решат сами закрепить какое-то свое доказательство. При этом, невзирая на эти перманентные путешествия следователя по субъекту федерации, которые он даже не может планировать (нельзя же ограничить защиту в праве инициировать производство у следственного судьи для закрепления своего доказательства или обжалования действия следователя), у него каким-то непостижимым образом, по мнению авторов предложений, высвободится масса времени для эффективного раскрытия преступлений. Тот факт, что по одной из последних версий новая модель расследования ограничится только экономическими преступлениями и делами о преступлениях, подсудных областному звену, ничего не меняет, так как расследование в любом случае проводится не в областном центре, а там, где преступление реально совершено.

Одновременно защита ведет свое «параллельное расследование» (здесь «американская мечта» проскальзывает достаточно явно), активно «нагружая» следственного судью своими доказательствами. Видимо, должно быть и «третье расследование» потерпевшего, но о нем авторы инициативы почему-то умалчивают, что, впрочем, удивления не вызывает (ведь в США такой процессуальной фигуры нет). Более того, у нас ведь в отличие от США есть еще и институт гражданского иска в уголовном процессе. Наверное, истцу с ответчиком также надо предоставить возможность закреплять какие-то доказательства. В результате, мы получаем даже не «параллельное расследование», а какую-то «беговую дорожку» расследований, где действует целая группа акторов с разнообразными процессуальными интересами.

При этом в рамках тех же судов уровня субъекта федерации над следственными судьями находятся еще и следственные палаты, пересматривающие в апелляционном порядке решения следственных судей, что делает фактически безграничными возможности «блокирования» расследования со стороны участников процесса: для этого, например, защите достаточно представлять в неограниченном количестве заведомо абсурдные доказательства, после чего механически обжаловать решения об отказе в их приобщении в следственную палату. Следователю же понадобится не только появляться у следственного судьи, чтобы реагировать на действия защиты, сколь необоснованными бы они ни были, но и ездить затем еще в следственную палату, дабы представлять также и там свои аргументы, допустим, о том, что собранные защитой «тонны документов» не имеют никакого отношения к обстоятельствам дела. Ясно, что функционировать такая система не сможет даже сугубо технически, в силу чего моментально выродится во что-то такое, в сравнении с чем нынешнее предварительное расследование будет с ностальгией вспоминаться даже его самыми жесткими современными критиками.

Посмотрим теперь на «новый процесс» со стороны не «следователя-путешественника», а следственного судьи. Сколько бы ни было следственных судей в том или ином субъекте федерации (допустим, четверо), речь все равно идет о тысячах уголовных дел, по которым будут применяться нововведения в рамках одного субъекта федерации. Запомнить их все совершенно невозможно. Соответственно, следственный судья работает по каждому делу, скажем так, «дискретно», то есть, рассмотрев один вопрос, затем в течение недели рассматривает двести или триста других дел, после чего рассматривает еще какой-то вопрос из интересующего нас дела. В такой ситуации он не представляет и не в состоянии представлять материалы дела в их совокупности: каждое доказательство рассматривается им изолированно и вне какой-то связи с остальными материалами. Иначе говоря, следственный судья превращается в своего рода «нотариуса», задачей которого является проверить лишь, правильно ли составлен протокол, есть ли в нем необходимые графы, как он подшит, пронумерован и т. п., но не более того. При этом такого рода деятельность по «оценке доказательств», на чем не перестают настаивать авторы инициативы, не менее непостижимым образом приведет к уменьшению «бюрократического документооборота», дебюрократизации процесса и т. п.

Описанная модель расследования, схематично предстающая в виде поездок «следователя-путешественника» к «судье-нотариусу», является столь очевидным процессуальным нонсенсом, что, строго говоря, даже не нуждается в комментариях. Ее нельзя обнаружить не только ни в одной развитой уголовно-процессуальной системе, но даже в тех соседних с нами странах, где уже был введен институт следственных судей в его постсоветской версии. Не вдаваясь в детали, замечу только, что не только действующий УПК РФ, но и общая теория доказательств исходят из того, что оценка доказательств может быть успешной только при наличии возможности оценивать доказательства в их совокупности. Здесь же мы сталкиваемся с полной фрагментаризацией процесса доказывания и абсолютным разрывом деятельности по собиранию и оценке доказательств, что не только противоречит фундаментальным положениям уголовно-процессуальной теории, но и неизбежно приведет уголовный процесс к хаосу. А это чревато разрушением не только правоохранительной, но и правозащитной систем со всеми вытекающими последствиями.

Откровенно некорректными, а иногда и просто «курьезными», являются и периодически высказываемые соображения о некоторых плюсах, которые сулит судебной системе введение института следственных судей. Например, часто отмечается, что участие в процессе следственного судьи сильно разгрузит районные суды. Но при этом умалчивается, что общая нагрузка на судебную систему, состоящую не только, как известно, из районных судов, многократно возрастет, поскольку все функции районных судов перейдут на суды уровня субъектов федерации, а к ним добавится еще и масса других полномочий. В этом плане тезис об общем снижении нагрузки на судебную систему просто-напросто противоречит здравому смыслу.

Не менее странной выглядит и столь же часто высказываемая мысль о том, что почти полностью снимается проблема возвращения судом уголовного дела прокурору. Каким образом она может быть снята путем введения института следственных судей в свете, допустим, Постановления Конституционного суда РФ от 2 июля 2013 г.? Если, допустим, в ходе судебного разбирательства суд приходит к выводу о совершении обвиняемым более тяжкого преступления, то каким образом институт следственных судей может этому помешать?

Не меньшей загадкой является еще один якобы «плюс» для суда: дескать, рассматривающий уголовное дело по существу суд будет экономить время, поскольку ему не потребуется оглашать протоколы показаний, полученных следственным судьей в ходе предварительного расследования, о чем нередко с гордостью рапортуют теоретики реформы. Каким образом? Или эти теоретики решили мимоходом отправить на «свалку истории» такие фундаментальные принципы как непосредственность, устность и гласность судебного разбирательства? Здесь, конечно, нельзя не заметить, что идеологи реформы часто проговариваются о том, что хотели бы запретить сторонам представлять в ходе судебного разбирательства новые доказательства, в том числе стороне защиты. Американский уголовный процесс в этом смысле намного жестче и не дает тех возможностей, которые дает континентальное судебное разбирательство: те, кто компетентно работает на «американизацию», отдают себе отчет во всех последствиях и в отличие от многих восторженных «аборигенов» розовые очки не носят. Но даже в такой ситуации никто и нигде не отменял обязанность суда устно исследовать все представленные материалы, так что ни какой экономии времени речь все равно не идет.

Впрочем, оставим в стороне все детали: их еще очень много. Зададим только один вопрос: если следователи (дознаватели, оперативники) начнут поодиночке легализовывать через не владеющего общей процессуальной ситуацией по делу следственного судью разные документы (протоколы, счета, договоры, уставы и т. п.), в том числе по делам об экономических преступлениях, то каким образом это улучшит в стране инвестиционный климат и позволит избежать неправомерного давления со стороны правоохранительных органов? Для меня это абсолютная загадка. Она перестает быть таковой, если отдавать себе отчет в том, что реальная цель реальных идеологов реформы заключается совершенно в другом. Чаяния сторонников пресловутого улучшения делового климата к этой цели не имеют ни малейшего отношения. Каждому майдану, образно говоря, просто нужны свои «сотники».

Головко Леонид Витальевич, профессор юридического факультета Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова

источник публикации - zakon.ru