Сталин прибыл лишь утром следующего дня и остановился в Юсуповском дворце, в шести милях от Ливадии. В воскресенье, к четырем часам дня он с Молотовым нанес Рузвельту первый неофициальный визит, а в пять конференция уже полным ходом шла за большим круглым столом в беломраморном зале Ливадийского дворца. Туда Ланса, конечно, не допустили, и он помогал ”Па” Уотсону, который взял на себя все заботы по безопасности, организовать охрану президента, обычно находясь в примыкающей к залу комнате и иногда наблюдая за тем, что там происходит, через застекленную дверь.

Что касается самого дворца, где шли переговоры, туда не смогла бы прошмыгнуть даже мышь: по периметру — специально сооруженный к саммиту высокий забор, тройное кольцо охраны с собаками; внутри десятки агентов, наблюдавших за каждым шагом всех и вся. В общем, русские сделали все, что можно и даже больше. И именно поэтому, чтобы иметь возможность держать конфиденциальную связь с Вашингтоном, американцам пришлось проложить от Ялты до Севастополя, где в бухте стоял вспомогательный военный корабль ”Катоктин”, пятьдесят миль подземного кабеля. Но и это поначалу не сильно помогло — при разговоре все время возникали какие-то подозрительные помехи, будто кто-то пытался подключиться к каналу связи. И лишь когда американцы припугнули русских, что поставят вдоль кабеля через каждые сто метров своих солдат, все помехи сразу прекратились.

Несмотря на всю свою внешнюю респектабельность, переговоры начались трудно. Русские фактически вели дело к тому, чтобы после победы им в качестве зоны влияния отошла вся Восточная Европа и часть Западной, включая Германию. Черчилль был категорически против, Рузвельт колебался и пытался по возможности умерить аппетиты Сталина, напомнив ему русскую поговорку о том, что пока еще рано делить шкуру не убитого медведя. Черчилль категорически требовал, чтобы Польша снова стала независимой в своих довоенных границах, сославшись на то, что война началась как раз из-за нарушения Гитлером польского суверенитета. Сталин же не соглашался, прозрачно намекая, что народ Польши уже сделал свой выбор и воюет теперь с немцами на стороне Советов. Взаимная подозрительность, особенно со стороны русских, была невероятной, так что было трудно представить, как все три стороны смогут между собой договориться. Любая мелочь, которая начиналась как фарс, могла стать причиной дальнейшей драмы.

 Однажды, наблюдая из-за стеклянной двери за ходом переговоров, Ланс заметил, что Рузвельт нацарапал что-то на листке бумаги и передал Черчиллю. Тот ознакомился с посланием, чиркнул спичкой и тут же сжег его в пепельнице, потом написал ответ и передал его Рузвельту. Прочитав его, президент ухмыльнулся, а листок небрежно смял и бросил в стоявшую рядом пепельницу. Как только наступило время обеда и все вышли из-за стола, русские секьюрити бросились к пепельнице и схватили оставленную президентом бумажку. В тот же день у них, похоже, случился аврал. Они поменяли охрану, усилили наблюдение, привели в боевую готовность войска и подогнали к берегу подводную лодку, словно готовились к чьей-то срочной эвакуации. Американцы долго ломали голову, в чем причина такой паники, пока Ланс не предположил, что виной всему та записка, которую так остервенело схватили со стола русские. Когда об инциденте доложили Рузвельту и он сообразил, в чем дело, то зашелся от смеха так, что чуть не упал со своего кресла-каталки. Затем, отдышавшись и утерев выступившие на глазах слезы, сказал:

- Вот так порой срываются переговоры и начинаются войны — из-за сущей ерунды! Я просто заметил, что у Черчилля по его обыкновению расстегнута ширинка, и, чтобы избежать конфуза, предупредил его об этом. Он же мне ответил в своей неповторимой афористичной манере, чтобы я не беспокоился, ибо “старый орел не вылетит из гнезда!“ А русские, наверное, подумали: ”Кто еще здесь может быть ”старым орлом”, кроме товарища Сталина? А ”Гнездо” — это, конечно, Ливадийский дворец. Ясно как день, что коварные капиталисты сговорились устроить на нашего вождя покушение”. Но если это и было покушение, то лишь на меня, потому что я только что чуть не помер со смеха.

Но русские, кажется, так не считали, потому что явно старались, чтобы Рузвельт и Черчилль не оставались наедине. В один из дней саммита после утреннего заседания Рузвельт выразил намерение посетить резиденцию английского премьера, которая, как ему сказали, по своей красоте и роскоши превосходит даже саму Ливадию. Учитывая, что и Ливадийский дворец так ему понравился, что он даже полушутя просил Сталина его ему продать, желание президента отправиться в Алупку было неколебимым, хотя Черчилль и пытался его от этого визита мягко отговорить, ссылаясь на опасности, которые могут поджидать в горах. Однако Рузвельт отмахнулся, сказав, что поедет с кучей охраны, причем не на своем линкольне, который тоже будет в его кортеже, а на обычном виллисе, так что никто ничего не заметит. Русские же при всем желании не могли помешать этой неожиданной инициативе высокого гостя. Тогда Сталин заявил, что и он хочет навестить Черчилля и поедет вместе с ними. Конечно, отказать хозяину встречи также никто не посмел.

Поскольку в феврале рано темнеет, решили ехать немедля. Двухметровый чернокожий телохранитель Рузвельта Джим пересадил его из инвалидной коляски в переднее пассажирское кресло открытого виллиса, в котором были установлены специально сконструированные для парализованного президента стальные перила, выполнявшие роль ограждений, поскольку дверей у виллиса не предусмотрено.

Сам охранник уселся слева на заднем сиденье, справа от него устроился Ланс. Кортеж Черчилля отправился первым с трехминутным отрывом, замыкал шествие с таким же отставанием Сталин в своем бронированном лимузине, в окружении четырех бронетранспортеров, битком набитых автоматчиками.

Дорога из Ливадии до Алупки шла вдоль берега, изобилуя подъемами, спусками и крутыми поворотами, с которых порой открывались живописные виды на расстилавшееся внизу море и дикие величественные скалы, одна из которых, как было известно Лансу, была увенчана крошечным, почти игрушечным замком и за свою живописность называлась “Ласточкино гнездо”. По пути им не попадалось ни одной посторонней машины, потому что все дороги в округе были давно перекрыты, и гостям всегда предоставляли “зеленую улицу”. Тем большее удивление вызвало у Ланса, что за одним из очередных поворотов неожиданно вырос преградивший дорогу советский военный патруль: офицер, поднявший руку в знак того, что кортеж должен остановиться, а с ним семь автоматчиков. Конечно, это могла быть дополнительная мера предосторожности, однако было почти невероятно, чтобы какой бы то ни было патруль осмелился заступать дорогу американской делегации, а тем более, самому Сталину. А если бы впереди на дороге случилось какое-то препятствие: промоина, упавшее дерево или обвал камней, то сначала остановили бы кортеж Черчилля, но он, по-видимому, проехал без помех. Наметанным взглядом десантника Ланс машинально отметил, что здесь идеальное место для засады: на повороте машины вынуждены были затормозить, недалеко впереди еще один крутой поворот с резким подъемом вверх, слева — обрывающийся к берегу моря край пропасти, справа — склон горы, покрытый густым лесом, где легко могли укрыться снайперы. И как раз тот момент, когда он это подумал, низкое зимнее солнце бросило свой луч на горный склон и среди нависших над дорогой кустарников он явственно увидел отблеск стекла, который мог принадлежать лишь оптическому винтовочному прицелу. Первой в кортеже шел бронетранспортер с охраной, вторым — бронированный президентский лимузин, в котором ехал только начальник службы безопасности и фотокорреспонденты, и лишь третьим — их виллис с Рузвельтом, а за ними еще одна машина охранения.

”Так, — лихорадочно соображал Ланс, — первой машине достанется из семи автоматов от тех, кто стоит на дороге, под бронированный линкольн для верности закинут пару противотанковых гранат. Значит, вперед нам путь закрыт. Заднюю машину тоже могут подорвать, чтобы никто не смог развернуться. Объяснять что-либо русскому водителю поздно, да и не поймет он ничего по-английски, так что надо действовать!”

— Это засада, господин президент! — прокричал он в ухо впереди сидящему Рузвельту.

С этими словами он ринулся вперед и мощным толчком плеча выбросил из машины шофера, который кубарем откатился по земле от колес, сам прыгнул на его место, и, резко выкрутив руль вправо, дал задний ход, а затем вывернул влево и, до отказа выжав педаль газа, собирался помчаться по обочине, над самым краем обрыва, назад. Но тут вдруг случилось то, чего он никак не мог предвидеть и что могло явиться ему лишь в страшном сне: при выполнении крутого левого поворота, перила ограждения со стороны президента, которые, по-видимому, забыл закрыть чернокожий телохранитель, когда усаживал в машину своего босса, неожиданно распахнулись, и Рузвельт стал вываливаться из машины, прямо в разверзнутую справа пасть горной пропасти. Ланс, сам не ведая как, среагировал мгновенно, на лету подхватив его правой рукой и нечеловеческим усилием втащил назад, на сиденье виллиса.

Впрочем, неожиданности на этом не кончились. Джим, наконец, очнулся от шока, вызванного безумным на его взгляд поведением Ланса. Он, кажется, не понял его мотивации, а просто принял за попытку похитить президента Соединенных Штатов, на что и отреагировал по своему совершенно адекватно — выхватил пистолет и приставил его к голове похитителя. Но ничего большего он сделать не мог, потому что виллис набирал скорость и, нажми он сейчас на курок, неминуемо улетел бы в обрыв вместе со всеми пассажирами. Его босс оказался гораздо более сообразительным. Все это время — а с момента его ”похищения” Лансом прошло около четырех секунд — он сумел сохранять редкостное хладнокровие, даже несмотря на чуть было не состоявшийся полет с сидения машины в пропасть. Рузвельт, как и его советник, видимо, сразу понял, что они попали в засаду, поэтому рукой отвел дуло пистолета от головы водителя, сказав:

- Все в порядке, Джим, он действует как надо! Там немецкие диверсанты!

А сзади, подтверждая правоту их подозрений, вслед за командой ”огонь”, отданной по-немецки, грохнули автоматные очереди, защелкали выстрелы со склона горы. При этом стреляли не по президентскому линкольну, а именно по ним, очевидно, заподозрив, что их провели. Но было поздно — виллис уже вошел в заслонявший их от огня поворот дороги, где сразу же наткнулся на подоспевший кортеж машин Сталина. Из бронетранспортеров сыпались пехотинцы и тут же занимали боевые позиции. Загородили они, ощетинившись стволами, от возможного обстрела и президентский виллис.

— Так я и думал, — с облегчением выдохнул Рузвельт, — русские здесь не при чем.

В это время подбежал генерал - начальник охраны Сталина и от его имени попросил Рузвельта пересесть к ним в бронированный автомобиль. Однако Сталин не уехал назад, а остался под защитой броневиков и пехоты, и правильно, ибо никто не знал, сколько здесь всего десанта противника, и где он может быть еще. После того, как президент оказался в относительной безопасности, Ланс, взяв автомат, снова направился к изгибу дороги и выглянул за него. Там разгорелся нешуточный бой. Это вступила в дело, хотя и несколько поздновато, охрана президента. Из-за второго поворота горного серпантина тоже стучали частные выстрелы, и Ланс понял, что это вернулись, услышав канонаду, верные союзническому долгу англичане. Немцы же — а теперь не было сомнений, что это они, — чтобы не попасть с двух сторон в клещи, отступали, отстреливаясь, по склону горы. Кажется, их было здесь не менее сорока и, кроме того, у них имелось позиционное преимущество, поскольку они были наверху, а машины кортежа внизу и видимы как на ладони. При этом опасность нападения на колонну русских, где теперь находился и Рузвельт, также сохранялась. Ланс молил Бога, чтобы у немцев не оказалось ”Panzerfaust”, потому что тогда им всем внизу пришлось бы туго. Но Господь его не услышал, потому что с горы оглушительно грянул залп, и вниз полетела огненная стрела, пущенная из базуки. К счастью, выстрел был не точен, и снаряд не причинил особого вреда, взорвавшись на обочине дороги, рядом с линкольном. Однако второй выстрел должен был попасть в цель. Положение сделалось критическим.

В этот момент все вокруг вдруг странным образом изменилось. Какая-то густая тень пала на горы, оружейные залпы мгновенно стихли, а двигатели автомобилей заглохли. Несколько секунд стояла мертвая тишина, а затем ее нарушили полные удивления и ужаса возгласы людей, которые указывали куда-то вверх. Ланс посмотрел в небо и его не увидел, потому что все пространство над ними насколько хватало глаз, заполнило нечто. Оно медленно двигалось низко над горами, почти касаясь зубцов вершины Ай-Петри. Объект был явно искусственного происхождения, поскольку его нижняя поверхность отливала серым металлическим блеском и по ней бежали бесчисленные цепочки синих и красных огней. Ланс еще никогда не видел такого огромного корабля — те виманы, на которых ему доводилось летать не шли с ним ни в какое сравнение. Но, возможно, это была иллюзия, искусственная видимость, которую умели создавать обитатели Асгарда. Только чей это был фокус: атлантов или серых? Но тут от вспомнил, что Крым как место встречи назвал ему Даэрон, а значит, все это воздушное представление было его подстраховкой на случай, если что-то пойдет не так. Оставалось лишь занять место в зрительном зале и наблюдать. А наблюдать было что. Нервы людей, не подготовленных к восприятию немыслимого, не выдерживали. Большинство из них замерло, как в столбняке, не в силах пошевелиться, некоторые падали ниц, многие вставали на колени и пытались молиться. Кое-кто, обезумев от страха, даже пытался стрелять в брюхо неизвестного корабля, но безуспешно, ибо все оружие умерло, и они бросали его, бесполезное, на землю и нервно рыдали. То, что они видели, было само по себе настолько грандиозно и несопоставимо с масштабом людей, что все они почувствовали себя как бы представшими перед лицом Бога, а ведущаяся война, которая только что казалась им самым великим и важным в жизни, вдруг со всей беспощадной очевидностью предстала абсурдным и абсолютно бессмысленным делом. Оглянувшись, Ланс увидел, что двери сталинского лимузина распахнуты настежь, а сам его хозяин вместе с президентом Рузвельтом, которого держит на руках Джим, забыв об опасностях и запрокинув вверх головы, тоже молча взирают на проплывающее над ними чудо.

Однако главное аутодафе, похоже, еще только начиналось… Внезапно небо с проплывающем по нему кораблем свернулось, как свиток, горы и море растаяли в воздухе, будто их никогда и не существовало, а все вокруг заполнил какой-то странный густой туман, белый как молоко, но наполненный волшебным внутренним свечением. Он все нарастал и уплотнялся, в нем возникали какие-то неясные движущиеся тени, контуры которых быстро становились все более четкими, обретая форму, цвет и плоть, пока не сделались яркими картинами, которые напоминали бы кадры кинохроники, не будь они настолько реалистичны, что все ощущали себя непосредственными участниками того, что возникало прямо на их глазах.

 Сначала все увидели полуразрушенный мост через реку в городке, похожим на немецкий, а на нем пришедшие с двух разных сторон солдаты в американской и советской форме, пожимающие друг другу руки. Затем картинка потухла, а на ее месте возник огромный, лежащий в руинах город, остов большого здания с высоким сгоревшим куполом, над которым солдат устанавливал красное знамя, а по улицам двигались бесчисленные колонны людей в серой немецкой военной форме, без оружия и с поднятыми руками. Потом возник зал суда, где на скамье подсудимых под конвоем солдат в белых касках сидели немецкие политики и генералы, среди которых можно было узнать рейхсмаршала Геринга и фельдмаршала Кейтеля.

Это, без сомнения, были картины грядущей великой победы и великого поражения.

Но вот все опять изменилось, туман рассеялся, и перед изумленными взорами зрителей выросли города будущего с невиданными стеклянными небоскребами, потоки удивительных сияющих автомобилей, толпы спокойных и сытых людей, спешащих куда-то по своим делам, стартующие в облаках огня гигантские ракеты, и, наконец, люди в белых массивных скафандрах, ставящие американский флаг на безжизненной поверхности чужой планеты, над горизонтом которой встает голубой диск Земли.

И вдруг все исчезло, как сон. Снова вокруг были скалистые крымские горы, над потемневшим морем клонился к закату красный лик солнца, а на дороге среди беспорядочно брошенных машин молча стояли растерянные взрослые люди, чувствующие себя детьми, которым не дали дослушать перед сном чудесную сказку. Тишину нарушил лишь шорох камней, осыпающихся под сапогами, — это с горы спускались немецкие солдаты, держа руки вверх и складывая на шоссе свое оружие… Больше не было ни удивленных возгласов, ни долгих разговоров. Пряча друг от друга глаза, как будто им было за что-то друг перед другом неловко, люди торопливо разместились по машинам, разъехались и разошлись в разные стороны. Лишь английский премьер-министр ненадолго задержался. Он раскурил свою очередную сигару и некоторое время задумчиво смотрел в небо, как бы ожидая чего-то или кого-то, но потом уехал и он. А над тем местом, где только что могла открыться новая преисподняя, кружили лишь ночные птицы, да посвистывал зимний крымский ветер...