В апреле 2015 г. на суд юридической общественности была представлена Доктринальная модель уголовно-процессуального доказательственного права РФ, подготовленная коллективом авторов во главе с А.С. Александровым. Чуть позднее в издательстве «Юрлитинформ» вышла в свет и одноименная книга, в которую включены также и комментарии к этой теоретической конструкции. О Доктринальной модели, о некоторых из проблем, порождаемых ею, беседуют авторы.

Розовский Б.Г., Зинченко И.А. К дискуссии о Доктринальной модели уголовно-процессуального доказательственного права // http://www.iuaj.net/node/2005/

РОЗОВСКИЙ Б.Г., доктор юридических наук, профессор, заслуженный юрист Украины, ведущий научный сотрудник Института экономико-правовых исследований НАН Украины (г. Луганск).

ЗИНЧЕНКО И.А., кандидат юридических наук, доцент, доцент Калининградского филиала Международного университета (в Москве).

Б.Р. Учитывая, что моя критическая оценка Доктринальной модели  доказательственного права РФ (далее Доктринальная модель, Модель, ДМ) уже была опубликована ранее,  предлагаю Вам высказаться первым.

И.З. Начну, пожалуй, с того, что и я не являюсь безоговорочным сторонником Модели. У меня, как, вероятно, и у любого  процессуалиста, к ней есть ряд претензий, а еще больше – вопросов. Но все же  должен отметить: в последней четверти века ее создание – одно из наиболее ярких событий в науке уголовного процесса. Его значение в правовом отношении в определенной мере сопоставимо с подготовкой первых проектов УПК РФ. В доктринальном (в совокупности с другими произведениями создателей ДМ)  – с  солидной разработкой отраслевого НИИ. На протяжении более 10 лет авторы Доктринальной модели  публиковали вызывающие порой недопонимание, а  чаще  горячие споры, работы, направленные на формирование новой теории доказательств [2 и др.]. В ДМ они  получили не только теоретическое, но и бесценное для размышлений и обсуждения предметное воплощение. Порой разрозненные правовые, философские, лингвистические, семиотические и иные построения заключены в ней  в юридическую форму – в оболочку важнейших фрагментов кодифицированного законодательного акта.  

Б.Р. Мое отношение к Доктринальной модели  двойственное. Сама попытка отойти от замшелых стереотипов постановки  многих существующих  в уголовном процессе теоретических и практических проблем заслуживает одобрения.  Категорическое неприятие вызывает у меня и научная, и практическая сторона концепции. Возможно, я в ней что-то недооценил. Но коль мы затеяли диалог, надо определиться в отправных позициях.

И.З. Попытаюсь высказаться кратко (хотя любой тезис серьезен). Моя оценка основывается, во-первых, на степени масштабности ДМ. Во-вторых, на значимости ДМ для будущего законодательства РФ (для современного – отдельный  вопрос). И, в-третьих, на ее научной и практической состоятельности. Исхожу из того, что после принятия УПК РФ в  теории доказывания было создано не много работ, способных оказать заметное влияние на законотворчество.  Чтение же бесчисленных, повторяющихся по проблематике и зачастую даже не основанных на знании трудов предшественников и современников текстов, сердцевину которых составляют споры о словах, не вызывает ничего, кроме огорчения.

Научная состоятельность ДМ заключается в ее целостности, а практическую я бы хотел проиллюстрировать хотя бы тем фактом, что сформулированные в ней институты и даже нормы находят все большее реальное воплощение в новейшем законодательстве государств ближнего зарубежья.

Б.Р. В научной состоятельности ДМ мы принципиально расходимся в оценках. Я четко разделяю философию, где допускаются разного рода заоблачные проекты, и право, как рабочий инструмент управления обществом. Объем работы в печатных листах не определяет ее масштабность. О масштабности принято говорить, когда решена какая-то новая или дана оригинальная трактовка ранее существовавшей проблемы. Это позволяет  продвинуться на пути прогресса. В данном же случае мы имеем механический перенос на отечественную бренную почву застарелой зарубежной модели, расцвеченной постмодернистскими выпадами. Если покопаться в зарубежных источниках, наверняка найдем описание большей части предложенных «новаций». Сама идея – скопировать англо-саксонскую модель – не позволяет рассматривать работу как теоретический изыск.

И.З.  Вдохновитель и основной разработчик  Модели А.С. Александров никогда и не скрывал, что в основу его новаций положены зарубежные,  уже существующие и успешно зарекомендовавшие себя аналоги,  причем  далеко не «англо-саксонские»; что для него один из образчиков – УПК Грузии. Ученый даже позволил себе, возможно, излишне экстравагантно, окрестить свое детище «пастишем». Создатели ДМ открыто заявляют: зачем изобретать велосипед, когда можно использовать многими годами сложившийся опыт зарубежного права. И еще. Мне кажется, – Вы более благосклонно отнеслись бы к ДМ, если бы она была преподнесена в форме философско-правового трактата, а не нормативного акта.

Б.Г. Не делал бы акцент на аналогах, принятых законодателями некоторых постсоветских государств. Во-первых, сам факт наличия уже принятого там законодательства ставит под сомнение научную новизну. А главное – в поисках политической, экономической опоры и обеспечения собственной безопасности в некоторых из них наблюдается прямой или завуалированный  поиск зарубежных спонсоров, которые в качестве условия поддержки требуют сковаться их законодательной базой.

Авторы ДМ противопоставляют ее «совку», следовательно, ориентируются на практику, однако и этот ее аспект у меня вызывает сомнения.

И.З.  Нежизнеспособность ряда правовых институтов в условиях современных российских реалий – уязвимая черта ДМ. Но куда не кинь взор – «сделка с правосудием», суммарное производство, полиграф, прослушивание переговоров и многое другое – все так или иначе заимствовано из зарубежного опыта, прошло в нем апробацию.

Б.Р. Вы не учитываете историю. Многое было и у нас, только за семью печатями. Засекречивали что нужно и что не нужно. Но поскольку ДМ проект цельный, хотел бы получить от Вас столь же цельную оценку. Если согласиться с В.Н. Григорьевым (а я его союзник), назвавшим ДМ научной фантастикой, то кому нужна ветряная мельница, работающая на ветре ее создателей? Если сделать обсуждение предметным, скажите, что Вам кроме фейерверков в ДМ понравилось?

И.З. Уже писал ранее и еще раз повторюсь. Во-первых, создание ДМ – большой труд и для вынесения его на обсуждение потребовалась уверенная научная позиция и смелость. Во-вторых, от прежнего  чрезмерно увлеченного описания своего инструментария –  «постмодернистской» методологии – авторы ДМ перешли к четкой и ясной конкретике. Сейчас трудно предсказать, каким будет  новый УПК РФ, но в нем непременно найдут отражение идеи, заложенные в Доктринальной модели. В-третьих, для меня важно еще одно обстоятельство: в последние годы неоднократно доводилось выступать за интеграцию розыскных начал в досудебное производство, за досудебное депонирование показаний, принесение свидетелем присяги, возложение на обвиняемого ответственности за дачу ложных показаний [3, 4, 5 и др.]. В Модели эти позиции нашли свое воплощение, причем реализованы они могут быть не в отдаленном будущем, а в ныне действующем УПК РФ.

Б.Р. У меня есть еще одно – более предметное возражение, но с одной оговоркой. Я скоро полсотни лет как работаю в Институте экономики промышленности НАН Украины и выделившемся из него Институте экономико-правовых исследований. Поэтому (проявлю нескромность) с основами экономики «на ты», чего не скажешь о большинстве теоретиков уголовного процесса, которые мирятся с высокой его затратностью. Представьте, что предприятие производит сложную серийную  продукцию. Рабочий персонал и его руководство – высококвалифицированные специалисты. Готовую продукцию проверяет отдел технического контроля, после чего она направляется потребителю. А там  полученное изделие рассыпают на составные части и каждую из них вновь проверяют на прочность. Отмечу, подобных процедур нет даже при  таких чрезвычайно ответственных работах, как, например, создание ракеты для полета на Луну. Но ... именно по такой технологии веками осуществляется уголовное правосудие. В ДМ создана лишь видимость ухода от неё.

  Далее. Сегодня «преступник» подвергается как бы двум судам: первый «приговор» ему выносят следователь и прокурор, а второй – суд. «Если проанализировать доказательства, которые в наши дни кладутся в основу большинства судебных решений, – пишет Н.А. Колоколов, –  то окажется, что это информация, обнаруженная и зафиксированная следователями. Без преувеличения можно сказать, что большинство приговоров «написано» следователями» [6]. А как Вам нравятся процессуальные сроки? По подсчетам того же автора, на простейшее дело о тайном хищении поросенка из соседского сарая со дня   поступления заявления о совершенном преступлении до начала судебного заседания уходит три месяца и еще столько же на суды первой и второй инстанций.

И.З. Но в обсуждаемой Модели немало примеров, свидетельствующих именно о попытке оптимизации уголовного процесса. ДМ – не законопроект, поэтому достоверно судить обо всех из них не всегда просто, но в том, что касается «двойного» формулирования обвинения, они налицо. Так, осуществляемые прокурором процедуры предъявления обвинения и окончания досудебного производства, объединены – гл. 12 ДМ. Обвинительное заключение органом досудебного расследования в суд не направляется – ст. 12.1. По делам небольшой или средней тяжести допускается направление обвиняемому копии постановления о привлечении в качестве обвиняемого по электронной почте – ст. 12.7. Допрос обвиняемого по существу обвинения предусмотрен лишь в судебном заседании – ст. 4.2 (исключение – предусмотренное ст. 7.1 ДМ депонирование признательных показаний обвиняемого следственным судьей).

Вопрос о неоправданно растянутых сроках расследования, в частности, по делам, не представляющих для расследования большой сложности, скорее  лежит за пределами уголовно-процессуальных отношений. Он во многом  связан с критериями ведомственной оценки работы (нагрузки) дознавателей, следователей и судей. Что же касается ДМ, то в ее ст. 9.2 о разумных сроках расследования говорится лаконично, но достаточно определенно и привлекательно: они устанавливаются прокурором. Действительно,  при трудоемком производстве по сложным, многоэпизодным делам основной срок должен быть много больше сегодняшнего двухмесячного. По другим – меньше.

Б.Р. Для меня приведенные доводы звучат неубедительно. Аргументы в Ваших рассуждениях не  меняют моей позиции. Абсурд, когда обвиняемый не может быть допрошен следователем до предания его суду. Как можно быть уверенным в результатах своей работы, не зная ее оценку тем, в отношении кого она проводилась. Разработчики ДМ, желая без примерки  одеть существующие у нас отношения в западную правовую форму, опираются не на реальность, а на свою версию реальности.  Так, предлагается отказаться от понятых. Идея привлекательна и заманчива. В США полицейский может проводить следственные действия с потерпевшим или свидетелем наедине, и его словам поверят. А  в России? Рассчитывать на одномоментное создание честной полиции в бесчестном обществе без смены кадрового состава и достойной его оплаты, как было сделано в Грузии, по крайней мере, наивно.

Однако, имеет смысл шагнуть далее и обсудить еще одно из преобразований, предложенных создателями ДМ. (Возможно, в нем мы найдем больше точек для соприкосновения). Это – исключение из структуры досудебного производства стадии возбуждения уголовного дела.

И.З.: Стадия возбуждения уголовного дела не является «священной коровой». Она имеет право на существование в структуре уголовного процесса, но может и отсутствовать в нем.  Вспомним: предшествующее российское законодательство не предусматривало проверку сообщений о преступлениях процессуальными средствами до начала уголовного производства. По пути отказа от деления досудебного расследования на два этапа идет и новейшее законодательство соседних государств.

Сам термин «возбуждение дела», а он применяется для обозначения  начала любого юрисдикционного производства – уголовного, административного, гражданского, не несет никакой негативной нагрузки. Уместно вспомнить, – гл. VII УПК РСФСР 1923 г. называлась «Возбуждение производства по уголовному делу».

Б.Г. Столь активное обсуждение проблемы стадии возбуждения уголовного дела – очередное свидетельство недостаточной цивилизованности нашего общества. Проблемы как таковой здесь нет. Отказавшись от кровной мести, человек доверил свою защиту от опасных посягательств государству, и оно обязано в полной мере выполнять данную функцию. Поводом для ее реализации является заявление потерпевшего о совершении против него противоправных действий (хотя источники сведений могут быть и иными). Но сообщаемая им информация зачастую страдает неполнотой и недостоверностью, поэтому она подлежит обязательной проверке.

И.З. Всплеск обсуждения этой проблематики обусловлен двумя обстоятельствами: 1) внешним –  исключением анализируемой стадии из новейшего законодательства соседних государств – Грузии, Казахстана, Молдовы, Украины (на очереди Армения и Киргизия) и 2) внутренним – принятие ФЗ РФ от 4 марта 2013 г. № 23-ФЗ. (Он наделил начальную стадию уголовного процесса средствами, присущими полнокровному расследованию).

Б.Р. Стадия возбуждения уголовного дела – искусственное изобретение отечественных процессуалистов. Исторический долг государства – осуществлять полноценную, квалифицированную проверку заявлений граждан, объединений и организаций о совершенном противоправном посягательстве и принимать соответствующие предусмотренные законом меры реагирования.

И.З. Да, искусственное, но общепризнанно, что рассматриваемая стадия была включена в досудебное производство в период кодификации 1958 – 1961 гг. как реакция на грубейшие злоупотребления и произвол, имевшие место в СССР в предшествующие десятилетия. А ответ на вопрос: быть или не быть стадии возбуждения уголовного дела в структуре уголовного процесса, должен даваться в зависимости от целей, которые ставятся государством и обществом [7].  На мой взгляд, сегодня они таковы, что законодатель вынужден идти по пути укрепления данного этапа.

Б.Р. Не вижу также принципиальных поводов для дискуссии о моменте начала расследования.  После вынесения постановления о возбуждения уголовного дела сотрудники правоохранительных органов получают право предупреждать потерпевшего и свидетелей об ответственности за отказ от показаний и за дачу ложных показаний, что якобы придает сообщаемой ими информации особую процессуальную силу. В реальности это блеф, рядовая недоработка законодателей. Никто и никогда не ставит под сомнение допустимость привлечения к уголовной ответственности лица за ложный донос о минировании самолетов, вокзалов и др. на том основании, что лжезаявитель не был предупрежден о соответствующей ответственности. Так  почему делаем исключение для иных случаев? Сделаем соответствующие дополнения в законодательство – и проблема, в определенной части, снимается. 

Не решает проблему и введенный в Казахстане и на Украине порядок регистрации заявлений и сообщений в Единый реестр. Причина – регистрирует тот, кто затем должен осуществлять проверку этих заявлений и сообщений, по результатам которой оценивается его работа. Элементарный выход – заявления и сообщения поступают и регистрируются независимым субъектом, например, органом муниципального самоуправления с последующей передачей информации в тот же Единый реестр.

И.А. Согласен, но реализация подобного рода предложений имеет смысл скорее в плане противодействия масштабной манипуляции с уголовной статистикой. Однако в любом случае первичная информация о происшествиях, включая преступления, стекается в дежурные части подразделений полиции, МЧС, в другие правоохранительные органы. Согласитесь, вопросы остаются. Один из них:  какими декретами переломить отношение к заявителю не как к врагу полицейского, а как к гражданину, нуждающемуся в помощи?

Б.Р.  Решение этого вопроса, естественно, лежит за пределами собственно уголовного процесса. Может ли судопроизводство, как и правосознание сотрудников  уголовной юстиции, быть совершеннее общества?

Однако, мы все более уклоняемся от предмета обсуждения. Вернемся к Доктринальной модели.

И.З. В ст. 8.1 ДМ о регистрации сообщения о преступлении говорится в связи с тем, что она определяет момент начала досудебного расследования. Редакцию этой нормы ДМ я предложил бы изменить, изложив ее следующим образом: «Досудебное расследование начинается с момента регистрации сообщения о преступлении либо с момента совершения первого следственного действия по собиранию доказательств или принудительного действия в отношении лица». (Такой подход реализуется, например, в ФРГ [8, с. 41]). Подобная формулировка позволила бы  связать момент начала досудебного расследования не только с формальным моментом –  регистрацией, но и с реальной практикой. Она охватывает различные варианты реализации материалов оперативно-розыскной работы, экстренного реагирования на сообщения о  происшествиях. Государственная регистрация обязательна, но относительно нее в Кодексе может и не быть специальных указаний, как нет их в других ключевых моментах движения уголовного дела, отражаемых в статистических материалах.

Б.Р. Формализация процессуального права (в отличие от формалистики в его применении) явление прогрессивное, поэтому в принципе с предложениями по данному частному вопросу я могу согласиться.  

В высказанных нами в диалоге позициях, вероятно, нет особых открытий, но в контексте обсуждения Доктринальной модели они могут представлять интерес.  

Библиографический список:

1. Доктринальная модель уголовно-процессуального доказательственного права Российской Федерации и комментарии к ней / Под ред. А.С. Александрова. М.: Юрлитинформ, 2015.

2. Александров А.С., Никонов М.А. К основаниям теории доказательств в состязательном уголовном процессе // Вестник Волгоградской академии МВД России. 2013. № 2 (25). С. 68 – 77.

3. Зинченко И.А. Доктринальная модель доказательственного права о досудебном депонировании показаний обвиняемого в уголовном процессе // Вестник Калининградского филиала Санкт-Петербургского университета МВД России. 2015. № 3 (41). С. 81 – 84.

4. Зинченко И.А., Попова И.А. Интеграция розыскных начал в уголовное судопроизводство (компаративистский взгляд) // Библиотека криминалиста. Научный журнал. 2013. № 4 (9). С. 19 – 29.

5. Григорьев В.Н., Зинченко И.А., Попов А.П. Компаративистские заметки об институте следственного судьи в досудебном уголовном судопроизводстве // Международное уголовное право и международная юстиция. 2016. № 1. С. 13 – 19.

6. Колоколов Н.А. О суде и судьях: избранное. М.: ИГ Юрист, 2010.

7. Григорьев В.Н. О моделях возбуждения уголовного дела и основаниях выбора вариантов начала уголовного преследования // Уголовный процесс современной России: проблемные лекции / Под ред. В.Т.Томина, И.А. Зинченко. – 2-е изд., перераб. и доп. – М.: Юрайт, 2014. С. 394 – 397.

8. Уголовно-процессуальный кодекс ФРГ. Stafprozessordnung (StPO): науч.-практич. коммент. и перевод текста / Сост. и пер. П. Головненкова и Н. Спицы; вступит. статья проф. У. Хелльманна. Porsdam, 2012.