В материале использованы фрагменты работы:

 

1. Прежде всего оговоримся: в рамках методологии догматического правоведения мы вынуждены абстрагироваться от проблем правоприменения, где главное – детерминированный многими факторами уровень независимости судов в оценке доказательственных материалов, а за ним и более острая мировоззренческая проблематика. Да и эмпирическая картина, описывающая процессы, происходящие в реальном уголовном судопроизводстве зарубежных государств, от нас в значительной мере скрыта. Скорее здесь можно ссылаться на исследования и мнения отечественных авторов, которые в названных направлениях неутешительны. Опираясь же лишь на знание текстов нормативных актов, мы, как и любой другой автор, вряд ли способны сделать достоверные выводы о состоянии правосудия в зарубежных странах. Кто, скажем, решится без веских на то аргументов утверждать, что в рассматриваемых аспектах ситуация в Эстонии сложилась более или менее благоприятная, чем в Армении, в России, чем в Молдове или Туркменистане?

Не углубляемся мы и в немаловажные и крайне щекотливые языковые проблемы, касающиеся  русификации юридического образования, науки и законотворчества, имевшие место в бывших союзных республиках. В период становления и дальнейшего существования союзного государства она сыграла немаловажную роль во всех сферах казенной и общественной жизни. Ее явное либо завуалированное влияние, не смотря на смену «скреп», продолжает отчетливо просматриваться и после распада Союза ССР. При этом обнажились проявляющиеся в разных странах в различной степени и форме болевые точки. Они относятся и к подготовке юридических кадров, и к разработке законопроектов, и к изданию юридической литературы, и к деятельности диссертационных советов.

Не ориентированы настоящие заметки и на полемику с отечественными авторами, хотя специальных работ создано немало. Только на сайте научной электронной библиотеки eLibrary (РИНЦ) по запросу «недопустимость доказательств в уголовном процессе» доступны тысячи работ, но вот обращение в них внимания на опыт законотворчества в зарубежных странах – эпизодично.  

 

2. Для компаративистского исследования важен тот факт, что в государствах ближнего зарубежья, при всем разнообразии их развития [например: 2], существуют однотипные либо схожие с российской модели уголовного судопроизводства. В целом сохраняется согласованная деятельность правоприменителей, а также взаимная близость правоведов и научных школ, чему в немалой степени способствует владение большинством профессионалов русским языком. (Заметим здесь также, что в Беларуси русский язык признан одним из государственных, а в Казахстане и Кыргызстане тексты нормативно-правовых актов на титульном и русском языках имеют равную юридическую значимость). В этих условиях для настоящего и будущего российского уголовно-процессуального законодательства представляют интерес специфические черты развития правовых институтов соседних стран, одним из которых выступает институт недопустимых доказательств.

В эпоху существования Союза ССР данный институт не получал должного развития в отечественном законодательстве. Конечно, в Основах уголовного судопроизводства Союза ССР и союзных республик 1958 г., в республиканских уголовно-процессуальных кодексах (далее – УПК) предусматривались возможности исправления порочной доказательственной информации или отказа от нее, но в целом рассматриваемая нами проблематика в известной мере затмевалась господством принципа социалистической законности. С принятием странами, расположенными на территории бывшего союзного государства, новых (или обновленных) УПК ситуация принципиально изменилась. В большинство кодексов были включены сотни норм, нацеленных не только на создание условий для обеспечения допустимости доказательственных сведений, собираемых, проверяемых, исследуемых и используемых в уголовно-процессуальном доказывании, но и на признание недоброкачественными тех из них, которые не отвечают установленным законом требованиям [4, с. 9].

Особенности процессуально-правовой регламентации института недопустимых доказательств в государствах ближнего зарубежья позволяют выделить следующие из них:

2.1. Терминология. В российском правоведении и в юридической фразеологии термин «недопустимое доказательство» традиционно воспринимается как должный (в своих текстах мы чаще всего также вынуждены его придерживаться), хотя в содержательном аспекте он уязвим, ведь сведение, формально не обладающее свойством допустимости, не может быть наделено статусом доказательства. Понимание этого обстоятельства приводит создателей УПК ряда зарубежных государств к использованию иной, нежели это принято в УПК РФ, терминологии, используемой в наименовании и текстуальной редакции специализированных статей. Так, ст. 105 УПК Республики Армения именуется «Материалы, недопустимые в качестве доказательств», ст. 112 УПК Республики Казахстан и ст. 125 УПК Туркменистана – «Фактические данные, недопустимые в качестве доказательств». В ст. 130 УПК Латвийской Республики (он именуется «Уголовно-процессуальный закон») используется словосочетание «недопустимые сведения о фактах». В Проекте нового УПК Республики Армения (его принятие ожидается в 2022 г.) соответствующая статья получила название «Допустимость доказательств и ограничения на их использование».

В оправдание правомерности термина «недопустимые доказательства», вероятно, может быть высказана и иная аргументация, например, о том, что сведение теряет статус доказательства лишь после признания его недоброкачественным в установленном законом порядке. До принятия же соответствующего решения это фактическое данное продолжает фигурировать в доказывании в качестве полноценной информации. Действительно, в конкретных ситуациях допущенное при производстве по уголовному делу нарушение норм права может быть признано несущественным либо устранимым, а само доказательственное сведение – обладающим юридической силой. (В ч. 3 ст. 130 УПК Латвийской Республики такие фактические данные именуются «ограниченно допустимыми»). Однако мы не можем согласиться с логикой подобного рода, ведь приведенные аргументы не универсальны. По общему же правилу порочные сведения в языке нормативных актов не должны именоваться доказательствами [4, с. 10].

 2.2. Структура. В подавляющем большинстве рассматриваемых нами кодексов, также как и в УПК РФ, сконструированы специализированные структурные единицы – статьи, размещенные в разделах, посвященных доказательствам и доказыванию, в которых сосредоточены основные правила о недопустимости доказательств: понятие недоброкачественных сведений, основания и порядок признания их таковыми. Подобным образом проблема решена в статьях 105 и 106 УПК Республики Армения, 72 УПК Грузии, 112 УПК Республики Казахстан, 94 УПК Республики Молдова, 88.1 УПК Республики Таджикистан, 125 УПК Туркменистана, 95.1 УПК Республики Узбекистан. Представляется, что создание названных структурных единиц по форме и содержанию произошло под влиянием Модельного УПК для государств – участников СНГ (1996 г.) [3].

В УПК Украины нормы о недопустимости доказательственных сведений распределены по четырем специализированным статьям (ст. 87-89). Причем в одной из них – ст. 88.1 – закреплено правило о недопустимости использования в уголовном производстве доказательств, полученных от ответчика в исковом производстве о признании «необоснованности активов и их взыскания в доход государства».

В УПК Азербайджанской и Латвийской республик анализируемые нами группы норм помещены в статьи кодексов, именуемые «Допустимость доказательств» (125 и 130 соответственно), а в УПК Кыргызской Республики – в ст. 82 «Доказательства».

В УПК Литовской и Эстонской республик специализированные статьи о недопустимости доказательственных сведений отсутствуют. Соответствующие правила с различной степенью детализации (в УПК Литовской Республики они минимальны) рассредоточены в них по другим разделам и статьям кодексов, причем представлены они чаще всего не как требования о недопустимости тех или иных материалов, а в форме запретительных норм.

В анализируемых кодексах институт недопустимых доказательств, конечно, не исчерпывается нормами, содержащимися в специализированных статьях. Многие из них размещены в иных разделах нормативных актов. В УПК РФ это правила, закрепленные в ч. 3 ст. 7, ч. 3 ст. 88, ст. 389.17. Все более совершенную форму приобретает неоднократно корректировавшаяся ч. 5 ст. 165 УПК РФ, предусматривающая возможность признания судьей недопустимыми всех доказательств, полученных при производстве следственного действия, признанного им незаконным. (В теории права это правило известно под названием «плодов отравленного дерева») [4, с. 11]. В ч. 5 и 6 ст. 335 УПК РФ созданы правила, касающиеся решения вопросов о недопустимости доказательств в суде присяжных. Примеры можно продолжить.

Должно быть ясно, что создатели кодексов и парламентарии вправе отдать предпочтение тому или иному способу систематизации отраслевых нормативных актов и определить объем норм, составляющих конкретный институт, однако выделение в УПК специализированных структурных единиц нам во всех отношениях представляется предпочтительным.                    

2.3. Основания. Закрепленные в УПК соседних государств нарушения норм УПК, служащие основаниями для признания фактических данных недопустимыми для использования в доказывании, с точки зрения перспектив развития отечественного уголовно-процессуального права представляют наибольший интерес. Вопрос этот должен быть предметом отдельного исследования, в рамах же настоящей статьи мы ограничимся следующим:

а) в подавляющем большинстве кодексов в специализированных статьях созданы перечни существенных нарушений, влекущих недопустимость доказательств, однако они разительно отличаются по объему и содержанию. Так, в. ч. 2 ст. 130 УПК Латвийской Республики названо четыре таких нарушения. Это: получение сведений (1) с использованием насилия, угроз, шантажа, обмана, принуждения, (2) при осуществлении процессуального действия ненадлежащим субъектом, (3) несоблюдение установленных законом запретительных норм и (4) нарушение принципов уголовного процесса. Все иные нарушения могут быть признаны «ограниченно допустимыми», если они устранимы или не могли повлиять на достоверность результатов. В ч. 1 ст. 95.1 УПК Республики Узбекистан в состоящий из шести пунктов реестр существенных нарушений включены, в частности, фальсификация фактических данных, лишение подозреваемого, обвиняемого, подсудимого права на защиту и пользования услугами переводчика. Среди десяти безусловныхнарушений, закрепленных в ст. 125.2 УПК Азербайджанской Республики, названо такое, как «получение сведений от лица, не способного опознать предмет и подтвердить источник и обстоятельства его приобретения». В них также обращено внимание на недопустимость использования методов, противоречащих современным научным представлениям. В УПК Украины процедурные основания, влекущие недопустимость доказательств, по степени значимости и возможным последствиям размещены в двух статьях кодекса. В ст. 87 включены существенные нарушения прав и свобод человека, а в ст. 88 – условия недопустимости использования сведений, касающихся личности обвиняемого (подозреваемого).

УПК подавляющего большинства государств по общему правилу запрещают использование в суде показаний «с чужих слов». В то же время в ст. 97 УПК Украины включено два десятка норм, предусматривающих условия допустимости показаний такого рода. В УПК Грузии создана особая форма обмена сторонами информацией о «возможных» доказательствах. В рамках этих процедур ч. 3 ст. 83 предусматривает признание недопустимыми материалов, не переданных в полном объеме другой стороне «после поступления требования об обмене информацией». 

В ч. 2 ст. 75 УПК РФ в момент его создания, как известно, были названы два процессуальных основания. Это: 1) показания подозреваемого, обвиняемого, «данные в отсутствие защитника …» (далее – по тексту); 2) «показания, основанные на догадке, предположении, слухе …» (далее – по тексту). Прочие ситуации, обозначенные в ч. 3 данной статьи, названы «иными доказательствами, полученными с нарушениями требований настоящего Кодекса».

Если принять во внимание еще и непрерывные изменения законодательства, а также нормы, расположенные за пределами специализированных статей УПК, то становится очевидной бессмысленность поиска критериев, на которых в УПК соседних стран   проводится отбор процедурных оснований, влекущих порочность доказательственных материалов. Можно ли, например, найти объяснение тому, что ч. 3 ст. 112 УПК Республики Казахстан признает недопустимыми показания, данные подозреваемым в ходе его допроса в качестве свидетеля в то время как в подавляющем большинстве других кодексов подобное правило отсутствует. (Предметное обсуждение этого и иных запретов – тема для отдельных дискуссий). 

Подобный разнобой в вопросах регулирования однотипных правоотношений приводит нас к выводу: сами по себе благие попытки по созданию в законе исчерпывающего перечня безусловных (а уж тем более условных) нарушений норм, влекущих недопустимость тех или иных сведений, контрпродуктивны. Эти перечни нестабильны, они неизменно корректируются судебной практикой . (Так, в 2020 г. Верховный Суд Украины своим постановлением принял имеющее преюдиционное значение решение о признании нарушения правил подследственности основанием для признания всех полученных при этом доказательств недопустимыми).

 б) большие сомнения возникают у нас относительно правомерности оснований, вытекающих со всей очевидностью из иных правовых положений УПК. К ним могут быть отнесены, например, невозможность использования в доказывании сфальсифицированных доказательств либо полученных лицом, не имеющим права на проведение процессуального действия (п. 2 и 4 ч.1 ст. 95.1 УПК Республики Узбекистан и др.). Подобным же образом мы бы оценили привлекательное, но спорное правило о недопустимости сведений, полученных с нарушением установленных законом запретительных норм, закрепленное в ч. 2 ст. 130 УПК Латвийской Республики, поскольку многочисленные нормы данной группы весьма неоднородны по предметному составу. 

в) что же касается ст. 75 УПК РФ «Недопустимые доказательства», то наши претензии, во-первых, заключаются в том, что в ней в одну и ту же структурную единицу включены различные по характеру основания, влекущие недопустимость использования в доказывании определенных материалов – безусловные и относительные, процедурные и материальные. Во-вторых, они изолированы от оснований отмены или изменения судебных решений, заключающихся в существенном нарушении уголовно-процессуального закона в стадиях апелляционного, кассационного и надзорного производств. Такой законотворческий подход способен породить правовую неопределенность в применении принципиально значимых норм [4, с. 12-13].  

2.4. Процедура. С различной степенью полноты и структурного оформления в УПК соседних государств представлены нормы, закрепляющие процедуру признания доказательственных сведений недопустимыми для использования в уголовно-процессуальном доказывании. В ряде УПК созданы специальные статьи, посвященные процедуре установления недопустимости доказательств, однако их содержание незначительно дополняет общие правила. В этом отношении типичными могут служить нормы, включенные в ст. 106 УПК Республики Армения. В них закреплены следующие правила: 1. Недопустимость использования фактических данных или возможность их ограниченного использования устанавливается субъектами доказывания по собственной инициативе либо по ходатайству сторон. 2. Обязанность обоснования допустимости сведения лежит на получившем его субъекте. 3. В случае соблюдения всех требований, предъявляемых к собиранию доказательств, обязанность обоснования недопустимости его использования лежит на стороне, оспаривающей его допустимость. Для нас вполне очевидно, что нюансов правоприменения, из которых складывается любое юрисдикционное производство, в этих правилах нет. (В Проекте нового УПК Республики Армения они представлены в еще более свернутой форме). Не случайно в отечественной литературе для упорядочения анализируемых нами общественных отношений рекомендуется обращаться к нормам ст. 235 УПК РФ, регламентирующей порядок рассмотрения в стадии подготовки к судебному заседанию ходатайств об исключении сведений из перечня доказательств, предъявляемых в основном судебном разбирательстве [5, с. 137 и др.].

Думается, отсылка к нормам ст. 235 УПК РФ и аналогичных статей УПК государств ближнего зарубежья (например, ст. 276 УПК Кыргызской Республики) в данной ситуации является вынужденной и употребляется в методических источниках исключительно за неимением специальных норм. Заметим, что в УПК ряда соседних государств (Республики Беларусь, Республики Молдова) аналогичный порядок вовсе не регламентирован.  

Уделим внимание еще одному обстоятельству. УПК соседних стран, также как УПК РФ – ч. 3 ст. 88 – закрепляют правило, согласно которому следователь (дознаватель) уполномочен признать доказательства порочными «по собственной инициативе». Трудно, однако, представить современного профессионала-следователя, который бы недопонимал (!), что то или иное доказательственное сведение получено им с более или менее существенными нарушениями требований норм уголовно-процессуального законодательства. Нереальной также представляется процедура исключения самим следователем из доказательственного обращения добытого им недоброкачественного фактического данного путем вынесения соответствующего постановления. В лучшем случае (?) он откажется от использования порочного сведения при принятии ключевых процессуальных решений. Хотя, если исходить из аналогии в применении закона и руководствоваться требованиями той же ст. 235 УПК РФ, то следователь должен принять соответствующее решение, оформив его процессуальным актом. Так это или иначе, но в подавляющее большинство УПК государств ближнего зарубежья данное правило включено, в связи с чем возникает вопрос – имеет ли анализируемая норма право на существование? Мы дает на этот вопрос положительный ответ. В реальном уголовном процессе возможны самые разнообразные ситуации. Например, у следователя должна существовать возможность (как она реализуется – другой вопрос) своим постановлением исключать из материалов уголовного дела доказательства, собранные другим субъектом доказывания (например, при передаче уголовного дела от органа дознания следователю, либо от одного следователю другому). На этом основании норма о праве следователя устранять из доказательственного обращения фактические данные, имеющиеся в его распоряжении, в позитивном праве должна сохранить свое существование. Что же касается будущего УПК РФ, то в нем целесообразно разработать совокупность норм, регламентирующих специфическую процедуру признания тех или иных сведений, полученных при производстве предварительного расследования и в суде, недопустимыми для использования в доказывании. Нормативных предписаний, содержащихся в разделе V УПК РФ «Ходатайства и жалобы», для реализации всех особенностей рассматриваемого производства явно недостаточно. В частности, имеет смысл обратить внимание на создание правовых условий для претворения в жизнь правила, известного как «благоприятствование стороне защиты». Его примеры существуют в ряде УПК государств ближнего зарубежья. Так, ст. 125.5 УПК Азербайджанской Республики позволяет допустить «по ходатайству стороны защиты» использование в доказывании материалов, полученных стороной обвинения с нарушениями требований уголовно-процессуального закона. Такой материал может быть использован лишь в отношении конкретного подозреваемого или обвиняемого. Согласно ч. 1 и 3 ст. 83 УПК Грузии недопустимыми на любой стадии уголовного процесса могут быть признаны доказательства вследствие невыполнения стороной обвинения требования стороны защиты о немедленном ознакомлении с информацией, которой располагает сторона обвинения [4, с. 13-15].

 

3. В анализируемых нормативных источниках, увы, встречается немало образцов, свидетельствующих о несовершенстве законодательной технологии. При этом приходится принимать в расчет то, что используемые нами тексты переводов ряда зарубежных кодексов на русский язык могут не учитывать нюансы иноязычной юридической фразеологии. (В родном-то языке бесконечно ведутся споры о словах и терминах – «истинность» или «достоверность», «информация» или «сведения» и проч.). К таковым мы, прежде всего, относим кодексы Грузии, Латвии, Литвы, Молдовы и Эстонии. Именно поэтому, ну и, конечно, в прагматических целях – критика зарубежного законодательства не вполне привлекательна отечественному читателю – обратимся за примером к нормам   УПК РФ.

Федеральным законом от 27.12.2019 № 498-ФЗ [6] в УПК РФ были закреплены нормы, нацеленные на защиту интересов лиц, добровольно представивших в налоговые органы специальные декларации, поданные в рамках так называемой «амнистии капиталов». Недопустимыми доказательства признаны как сведения, содержащиеся в самой декларации подозреваемого (обвиняемого) и в прилагаемых к ней материалах – п. 2.2 ч. 2 ст. 75 УПК РФ, так и сведения о нем, указанные в декларации, представленной иным лицом – п. 2.3 ч. 2 ст. 75 УПК РФ. Исключения сделаны для материалов, добровольно представленных самим декларантом для приобщения к уголовному делу. Кроме того, данным законом, во-первых, ст. 140 УПК РФ дополнена ч. 3, запрещающей использовать факт подачи специальной декларации и содержащиеся в ней и в прилагаемых документах сведения в качестве повода для возбуждения уголовного дела. Во-вторых, в ч. 4.1 ст. 164 УПК РФ включено правило, запрещающее изымать при производстве следственных действий специальную декларацию, а также иные «документы и сведения». Проведенные в Кодексе преобразования в целом должны быть оценены положительно, однако беспокойство вызывают детали, именно в них кроются проблемы правоприменения.

Во-первых, обратим внимание на некорректность неоднократно употребляемого в новых нормах словосочетания «документы и сведения», ведь вне документов, а также заключений и протоколов сведения в юрисдикционном производстве существовать не могут.

Во-вторых, авторами закона проявлена небрежность при формулировке ч. 3 ст. 140 УПК РФ. Если еще можно согласиться с требованием о недопустимости использования факта представления специальной декларации в качестве повода для возбуждения уголовного дела, то применительно к сведениям, содержащимся в соответствующих материалах, следовало указывать не поводы, а основания.

В-третьих, и это главное, весьма неудачно определено место анализируемой запретительной нормы в структуре ст. 164 УПК РФ. Она помещена в ч. 4.1 данной статьи и примыкает к правилу о недопустимости «необоснованного» изъятия электронных носителей информации при производстве следственных действий по уголовным делам о так называемых налоговых и экономических преступлениях (если они совершены в сфере предпринимательской деятельности). В результате подобной топографии нормативного акта правоприменители, ссылаясь в процессуальных актах на ч. 4.1 ст. 164 УПК РФ, лишены возможности продемонстрировать, какую из двух разнородных норм они используют в конкретной ситуации. Более того, создается впечатление, что новелла о недопустимости изъятия декларации и прилагаемых к ней документов и сведений также должна быть реализована по ограниченной категории дел. Возникает иллюзия о родственности правил, помещенных в одну и ту же часть ст. 164 УПК РФ, однако неясно, – что их объединяет, да и может ли объединять?

Думается, подобное решение вопроса изначально законодателем вовсе не подразумевалось. Мы помним, – по данной проблеме, сложившейся в судебной практике, принятию ФЗ РФ от 27.12.2019 № 498-ФЗ предшествовали разъяснения Верховного Суда РФ о недопустимости применения специальной декларации в качестве основания для возбуждения уголовного дела или доказательства. Иной подход противоречил бы требованиям ч. 3 и 4 ст. 4 ФЗ РФ от 08.06.2015 № 140-ФЗ «О добровольном декларировании физическими лицами активов и счетов (вкладов) в банках и о внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации».

Перед высшей судебной инстанцией был поставлен и конкретный вопрос о возможности использования рассматриваемых правил по всем уголовным делам и в отношении всех обвиняемых, а не только по уголовным делам о налоговых преступлениях, на который она ответила утвердительно. Запрет на использование декларации для целей доказывания является абсолютным. Изложенное убеждает нас в том, что правило, включенное в ст. 164 УПК РФ ФЗ РФ от 27.12.2019 № 498-ФЗ, целесообразно и даже необходимо было разместить в ее тексте в качестве самостоятельной структурной единицы.

Кроме того, если новое правило имеет более общий характер и объем правового регулирования по отношению к запрету на изъятие носителей электронной информации, то в составе ст. 164 УПК РФ оно должно быть размещено до ч. 4.1 названной статьи в ее предшествующей редакции. Соответствующим образом изменилась бы и нумерация норм. 

 

4. Уголовно-процессуальное законодательство государств, расположенных на постсоветском пространстве, не дает нам ярких образцов для подражания относительно перспектив развития института недопустимости доказательств, однако оно наводит на определенные размышления:

а) с позиций законодательной технологии можно обратить внимание на перегруженность текстов ряда специализированных статей УПК, представляющих институт недопустимых доказательств, при которой наиболее существенные правила в определенной мере теряют свою исключительность. Думается, в будущем УПК РФ имеет смысл создать ряд статей, в которых раздельно сгруппировать нормы о (1) безусловных, (2) относительных основаниях и (3) о процедурах признания фактических данных недопустимыми для использования в доказывании. Вероятно, имело бы смысл в отдельную структурную единицу выделить основания, препятствующие использованию в доказывании материалов не по процедурным, а по содержательным (материальным) мотивам.

Свою актуальность должны сохранить также и нормы, расположенные за пределами специализированных статей кодексов;  

б) наиболее уязвимым местом остается формулировка оснований, служащих ориентиром для признания доказательств недопустимыми. Сложившаяся в уголовно-процессуальной теории ситуация объяснима: задача разработки формальных критериев, по которым можно было бы отграничить существенные нарушения процедурных правил от несущественных и на этой основе устанавливать степень доброкачественности доказательственных материалов – не из простых. Она, казалось бы, несложно решается на уровне общеправовых рассуждений и деклараций, но чрезвычайно сложна в прагматичном нормативном выражении, ведь одно и то же нарушение нормы права может оцениваться неоднозначно как самими правоприменителями, так и лицами, права и интересы которых попраны [1, с. 44]. Допустим, неразъяснение, неточное или неполное разъяснение прав участнику процессуального действия может в одних ситуациях оказаться совершенно безболезненным и незаметным для дальнейшего производства упущением, в других – изощренной формой психического насилия над личностью. Можно ли данное нарушение механически причислить к основаниям, влекущим лишение полученных сведений статуса доказательств, как это предусмотрено в УПК ряда стран ближнего зарубежья (например, ст. 125.2.4 УПК Азербайджанской Республики, п. 2 ч. 1 ст. 112 УПК Республики Казахстан)? Должны ли сами любые существенные нарушения процессуальных норм автоматически служить формальным препятствием для любого использования в доказывании полученных при этом доказательственных материалов? Мы помним: неприемлемы любые отступления от норм закона, но должны ли восполнимые в суде или не повлиявшие на характер судебного познания нарушения процессуальных норм приводить к исключению сведений из доказательственного обращения? Ответы на эти вопросы далеко не однозначны, а предлагаемые в зарубежных УПК решения (ч. 3 ст. 396 УПК Литовской Республики, ч. 2 ст. 94 УПК Республики Молдова, ч. 1 ст. 389.17 УПК РФ и др.) неоднородны и требуют дополнительного осмысления и толкования. Как ни парадоксально, но конкретное отступление от требований норм УПК могут в конкретной ситуации случить интересам достижения целей УСП.

В других, отличных от российской правовых системах существуют принципиально иные подходы к институту недопустимости доказательственных материалов, прежде всего, полученных в досудебном производстве. На осознание их оптимальности или бессмысленности могут уйти годы, возможно, десятилетия.

 

       

 

1. Зинченко И.А. Новое основание признания доказательств недопустимыми в уголовном процессе // Правда и закон. 2018. № 3 (5). С. 41-45.

2. Концепция к проекту закона Республики Казахстан «О внесении изменений и дополнений в некоторые законодательные акты Республики Казахстан по вопросам внедрения трехзвенной модели с разграничением полномочий и зон ответственности между правоохранительными органами, прокуратурой и cудом» // URL: https://legalacts.egov.kz/npa/view?id=6544630

3. Модельный Уголовно-процессуальный кодекс для государств – участников СНГ. Принят на 7 пленарном заседании (постановление № 7-6 от 17.02.1996 г.) // Информационный бюллетень Межпарламентской Ассамблеи государств – участников СНГ (приложение). 1996. № 10. 386 c.

4.  Попов А.П., Зинченко И.А. Развитие института недопустимых доказательств в уголовно-процессуальном законодательстве Российской Федерации и государств ближнего зарубежья // Актуальные проблемы правосудия и правоохранительной деятельности. Материалы II Всероссийской научно-практической конференции, 28 апреля 2021 г. / Пятигорский гос. ун-т. Пятигорск: ПГУ, 2021. С. 8-17.

5. Уголовно-процессуальное право (уголовный процесс): учебник для вузов / под ред. Э.К. Кутуева и В.П. Сальникова. – 2-е изд., перераб. и доп. – СПб.: Санкт-Петербургский университет МВД России, 2019. 583 с.  

6. ФЗ РФ от 27 декабря 2019 г. № 498-ФЗ «О внесении изменений в Уголовно-процессуальный кодекс Российской Федерации // СЗ РФ. 2019. № 52 (ч. 1). Ст. 7816.